Щит - Страница 72

— Ярослав, давай пойдем весной на хазар. Итиль разрушим, Шаркил спалим! Или наоборот. Какая в дупу разница? Добычи на всех хватит, там хари жиииирные сидят! Стоит Щараху клич кинуть, многие к Реке пойдут! И сполы пойдут и аорсы, и исседоны, и сираки… Все!

Верит Щарах в Тенгри-небо. Хазар не любит, религиозные противоречия в каганате более чем сильны. Не сумел принявший иудаизм каган «крестить» народ в новую веру. Да и как? «Огнем и мечом» с кочевниками не пройдет, сбегут. А добровольно… Не бывает так, чтобы добром новую веру поперек прежней навязывать. Вот и не любят мелкие властители центральную власть. А отложиться не могут, сил маловато.

— А что думает атаман о Царьграде? — закинул «пробный шар» Ярослав.

— Хороший город, — немедленно ответил орос с огнем в глазах, — можно много добычи взять. Однако ромеи сильны, — атаман оскалился. Опасения в последней фразе не ощущалось. — Если Рубец и Игорь пойдут с тобой, Щарах тоже в деле. Бери дочек, князь! Всех за одного коня отдам. — снова повернул разговор к лошадям орос.

— Я хотел взять одну жену. И уже получил ее, — осторожно сказал Яр. Не дай бог обидеть. — Но у оросов хорошие женщины. Я обдумаю твое предложение, атаман. А пока прими от меня маленький подарок в знак нашей дружбы, — он протянул собеседнику арбалет. — Из этого самострела можно выстрелить дюжину раз, не вкладывая новых болтов…

Константинополь, лето 6448 от сотворения мира, апрель

Стена за спиной дышала жаром. Привычным, а сейчас еще и полезным, выгоняющим сырость из суставов и мокроту из одежды. Меньше, меньше времени надо проводить в тюремных подвалах. Он давно уже не рядовой дознаватель. И имеет полное право не спускаться на сорок восемь ступеней вниз, в царство ужаса, пропитанное страхом, кровью и липким потом паники. И вонью горелого мяса, когда к телу запирающегося, прикладывают металл, предварительно разогретый до благородного пурпурного цвета, пусть и такой малостью сближая даже последних бродяг с Императорами…

Со стены, сквозь полумрак, разгоняемый лишь десятком свечей, внимательно и понимающе смотрела с иконы Богородица. Никифор размашисто перекрестился. Прости, что держу тебя здесь, в затхлом подземелье. Больше негде, служба поглотила всю жизнь. Дом есть, но хозяин бывает там раз в месяц. Проще сказать, что дома нет, как нет и семьи. Зато есть служба.

Не ошибся когда-то великий логофет дрома, когда в милости своей выбрал скромного спафария, получившего чин меньше года назад. Выбрал и назначил на это место, сумев разглядеть верного сторожевого пса. Угадал, кто поднимет Северо-Восточное направление из тьмы неприметных оврагов к шпилям в звенящей высоте. Прошло долгих двадцать лет. Кости логофета давно растащили бродячие собаки. Пришедший на смену, по странной прихоти судьбы, упал с крепостной стены. Так бывает, когда пренебрегаешь осторожностью. Паук, плетя ловчую паутину, обязан смотреть по сторонам. Грешно в неуемной гордыне забывать об уроках, преподаваемых Божьими тварями.

По лицу пробежала тень улыбки. Воспоминания… Ты становишься старцем, турмарх Никифор Агапиас. Признайся сам себе. А еще признайся, что ты не так уж плох. Если сумел сплести свою паутину и остаться в живых. Рыбьи косточки иногда очень удачно застревают в горле…

Стук в дверь вспугнул мысли о прошлом. Они ушли, даже не подобрав одежд, прихрамывая и собирая длинными полами грязь, комками валяющуюся по коридорам памяти. Обернулись на прощание, чтобы прошептать сереющими губами: «Мы вернемся, декарх!». Для них он навсегда останется декархом. Молодым и полным сил…

Посетитель не отличался знанием манер. Войдя, небрежно перекрестился на икону. Не спросив разрешения, плюхнулся на табурет. Богородица тут же сменила взгляд с понимающего на презрительный. Она не любила нахалов. Неведомый иконописец, чье имя давным-давно растеклось растаявшим воском, был истинным мастером. Да и выбранная им манера писания позволяла творить истинные чудеса. Энкаустика. Расплавленные краски, дающие объем и глубину.

Никифор посмотрел на наглеца. Молод. Даже слишком. Лет двадцать, не больше. Но ловок, быстр и непоседлив. Вон, крутится на колченогом табурете…

— С чем пожаловали? — с такими лучше всего в подобном тоне. Легкое пренебрежение, не переходящее, однако, в открытый вызов.

Юнца словно наизнанку вывернуло. Краткий миг, за который и моргнуть не успеть. И перед турмархом сидит зрелый муж. Смертельно уставший, вымотанный то ли погоней, то ли бегством. И слова тянутся такие же. Уставшие.

— Письмо, турмарх. Из Киева.

— Из Киева… — протянул Никифор, будто не веря в услышанное и повторенное.

Рука, больше схожая с высохшей лапой грифа, ухватила толстый конверт с такой знакомой печатью на тяжелом кругляше сургуча. И рвала, рвала, добираясь до содержимого…

Посетитель терпеливо ждал. А турмарх перечитывал сообщение в третий раз, все еще не в силах успокоить разбушевавшиеся нервы.

Писал Ираклий. И писал своей волей. Если бы рукой пиндского грека водил невидимый кукловод, то в тексте обнаружились бы неприметные знаки. Их не было. А значит, все написанное — правда. Или разведчик искренне в это верил. Но все это не столь важно, в сравнении с главным. Сын жив. И пусть, сын не по крови, но по духу. Но он жив! А набег росов можно и отразить. Не впервой. Тем более, до весны еще немало времени. А пацинаки… Ну что же, беда не приходит одна.

Кордно, лето 6448 от Сотворения мира, березозол

— Варяги идут! Варяги!!!

Заполошные крики ворвались в горницу, оторвали от дел, заставили сначала броситься к окну, а после, сообразив, что Оки всё равно не видно, а «варяги» могут прийти только по реке, — вниз, на подворье, куда уже вовсю выбегали готовые к бою дружинники. Самое вероятное место высадки. Свеи с мурманами, при всех своих плюсах, мыслили достаточно примитивно. Предпочитали открытый бой всем прочих воинским премудростям, за что не раз получали по сопатке. Утирали юшку из разбитого носа и снова кидались в бой с предварительной руганью и прочей атрибутикой первого класса начальной школы… И высаживались открыто, в самых удобных местах.